— Брат мой не пострадал чудом, не иначе. Нас нашли слуги, меня, его плачущего со страху… матушку и ошметки твари. Тогда‑то и обнаружилось, что есть у меня дар. Отец обрадовался… обрадовался бы, когда б не матушкина смерть… он взаправду крепко ее любил, — Владислав теперь глядел на пламя, и теперь, как никогда прежде, он был отличен от человека.
Сполохи огня делали кожу его прозрачной, хрустальной почти. И под нею виднелись седоватые тяжи мышц, желтоватая кость.
— Но года не прошло, как он взял в жены некую Колцунэ из Брэи… она так говорила, но я ей не верил. Колдовкам верить нельзя. Она родила отцу двоих детей. Тогда‑то, думаю, и решила избавиться от нас с братьями. Она нашептала отцу, что надо бы с турками замириться, а когда Мехмед потребовал залога, то и оставить ему, что меня, что Дуцу… так часто делали.
Себастьян кивнул, хотя вряд ли Владиславу этот кивок был виден.
— Я прожил при дворе Мехмеда следующие восемь лет… я не скажу, что это были самые веселые годы в моей жизни. Дуца… оказался слишком красивым мальчиком, чтобы Мехмед устоял.
Губы сжались в узкую полоску.
— Дуца искал защиты, но что я мог сделать? Не скажу, что не пытался… пытался… только Мехмеду нравилось, когда я огрызаюсь. Думаю, он с самого начала собирался убить нас, но так вышло, что живыми мы были нужнее. Особенно, когда отца и Яноша не стало. Она избавилась от них, решила, что сама с Волохией управится. За его спиною станет. А Мехмед, значит, людей даст, чтоб недовольных заткнуть. Она была хитрой женщиной, Колцунэ из Брэи… только Мехмед слова не сдержал. Не знаю, может, презирал ее… а может, боялся? Колдовка же… главное, что он меня отпустил. Сказал, что отныне мне над Валахиею стоять. И чтоб помнил я его доброту, оставил при себе Дуцу.
Валахия… сгинула ныне Валахия… исчезла, как исчезают многие малые княжества. И ежели помнят о ней ныне, то только историки. Да и те, небось, больше интересуются тем, как именно глиняные горшки расписывали да сколько душ проживало в том же Брэи.
Только сами эти души им не интересны.
— Я вернулся. Мне не были рады вовсе. Многие полагали, что женщина — тварь слабая, ею легко управлять будет. А меня называли турецким выкормышем. Но нашлись и такие, которые вспомнили, что на отцовых штандартах дракон был. Я сумел власть удержать. И замок родовой вернуть.
— Этот?
Владислав кивнул.
— Много крови пролилось. Они думали, что за молодостью лет я глуп, что ничего не пойму, ни про отцову смерть, ни про Яношеву… его живьем закопали, а в могилу кол вбили. Отца же зарубили и собакам бросили. Дрянная смерть. Но я всех нашел… — эта улыбка была страшна, и Себастьян повернулся к огню. — Тогда я был меньше человеком, чем сейчас. За то, видать, и поплатился… лишь до нее не вышло добраться. Колцунэ из Брэи… а вот она добралась до Мехмеда. Она умела сладко говорить и громко плакать… я не знаю, что она ему сказала, но… он прислал мне братовы руки. И вот тогда…
Судорожный выдох потревожил пламя.
— Тогда я понял, что не ждать мне мира. А воевать… во всей Валахии людей меньше, чем в Мехмедовом войске. Как было одолеть? Тогда‑то она и явилась, моя дражайшая тетка, про которую люди всякого говаривали.
— Эржбета…
— Эржбета Надашди, урожденная Баторова. Колдовка старого роду… она многое знала о том, что ныне забыто. О старых богах, и древних силах. Она умела звать ветер и град. Могла проклясть чумой. А могла и счастьем одарить, которое после обернется горем страшным, куда там проклятью… она была жестока до того, что и в наши темные времена само имя Эржбеты Надашди внушало ужас.
— Ты не испугался?
— Я вообще имен не боюсь, — ответил Владислав. — Но не скажу, что был рад ее визиту. Не было у меня веры колдовкам. Она же сказала, что желает помочь, что, если я соглашусь, она сделает меня сильным, сильнее любого человека… и не только человека. Я обрету вечную жизнь. Меня нельзя будет убить ни серебром, ни холодным железом, ни ядом, ни водой, ни огнем… я получу власть над многими тварями, которых люди именуют нежитью. А тако же сумею создать собственное войско, в котором каждый воин будет предан мне абсолютно. Себастьян поежился.
Экое заманчивое предложение… от такого бежать надобно, не оглядываясь.
— А взамен?
— Правильный вопрос, — Владислав облизал ладонь. — Взамен я отдам ей свою силу. Добровольно. Тогда и ее сил прибудет.
Он замолчал и голову запрокинул.
— Видишь?
Себастьян тоже глянул: по потолку полз дракон. Огромная черная тварь, выписанная до того старательно, что гляделась живою. Себастьян видел и треугольную чешую, и лапы с чудовищными когтями, и желтые глаза, которые смотрели вниз с презрением, будто бы дракон недоумевал, как вышло так, что мелкие твари разглядвают его.
Да еще и без должного благоговения.
— Она сказала, что я отомщу за отца. За братьев. Что Мехмед не отступит — сбежит в ужасе… и все войско его… как и войско венгрского круля, каковой давно желал прибавить к своим землям и Валахию. Я исполню давнюю мечту отца. И стану володарем… первым могучим и вечным володарем.
Дракон смеялся во всю пасть.
Нельзя верить колдовкам!
— Я хотел ответить ей отказом, но… мне донесли, что Мехмед перешел границу. Он встал во главе многих тысяч, повел их по землям моим. Он разорял, что села, что города… что мне было делать?
Себастьян не знал.
Впервые он, пожалуй, искренне радовался тому, что сама жизнь избавила его от подобных решений.
— Я согласился.