Серые земли-2 (СИ) - Страница 5

— Видите ли, милочка, — говорила она, подцепляя крючком шелковую нить, — жена без мужа, что кобыла без привязи…

Кобылой Евдокия себя и ощущала, племенною, назначенною для продажи, и оттого прикосновения панны Зузинской, ее внимательный взгляд, от которого не укрылся ни возраст Евдокии, ни ее нынешнее состояние, точнее, отсутствие оного.

— Куда идет, куда бредет… а еще и каждый со двора свести может, — продолжала она, поглядывая на Сигизмундуса, всецело погруженного в хитросплетения современной номенклатуры упырей.

— Тоже полагаете, что женщина скудоумна? — поинтересовалась Евдокия, катая по столику яйцо из собственных запасов Сигизмундуса. Выдано оно было утром на завтрак, со строгим повелением экономить, ибо припасов не так, чтобы и много.

Впрочем, себя‑то Сигизмундус одним яйцом не ограничил, нашлась средь припасов, которых и вправду было немного, ветчинка, а к ней и сыр зрелый, ноздреватый, шанежки и прочая снедь, в коей Евдокии было отказано:

— Женщине следует проявлять умеренность, — Сигизмундус произнес сию сентенцию с набитым ртом, — поелику чрезмерное потребление мясного приводит к усыханию мозговых оболочек…

Яйцо каталось.

Панна Зузинская вязала, охала и соглашалась, что с Евдокией, что с Сигизмундусом, которого подкармливала пирожками. Откуда появлялись они в плетеной корзинке, Евдокия не знала и, честно говоря, знать не желала. За время пути пирожки, и без того не отличавшиеся свежестью, вовсе утратили приличный внешний вид, да и попахивало от них опасно, но Сигизмундус ни вида, ни запаха не замечал. Желудок его способен был переварить и не такое.

— Ой, да какое скудоумие… — отмахнулась панна Зузинская, — на кой женщине ум?

И крючочком этак ниточку подцепила, в петельку протянула да узелочек накинула, закрепляя.

— Небось, в академиях ей не учиться…

— Почему это? — Евдокии было голодно и обидно за всех женщин сразу. — Между прочим, в университет женщин принимают… в королевский…

— Ой, глупство одно и блажь. Ну на кой бабе университет?

— Именно, — охотно подтвердил Сигизмундус, ковыряясь щепой в зубах. А зубы у него были крупными, ровными, отвратительно — белого колеру, который гляделся неестественным. И Евдокия не могла отделаться от мысли, что зубы сии, точно штакетник, попросту покрыли толстым слоем белой краски.

— Чему ее там научат?

— Математике, — буркнула Евдокия и сделала глубокий вдох, приказывая себе успокоиться.

Аглафья Прокофьевна засмеялась, показывая, что шутку оценила.

— Ах, конечно… без математики современной женщине никак не возможно… и без гиштории… и без прочих наук… Дусенька, вам бы все споры спорить…

Спорить Евдокия вовсе не собиралась, и тут возражать не стала, лишь вздохнула тяжко.

— А послушайте человека пожилого, опытного… такого, который всю жизнь только и занимался, что чужое счастие обустраивал… помнится, мой супруг покойный… уж двадцать пять лет, как преставился, — она отвлеклась от вязания, дабы осенить себя крестом, и жест этот получился каким‑то неправильным.

Размашистым?

Вольным чересчур уж?

— Он всегда говаривал, что только со мною и был счастлив…

— А имелись иные варианты? — Сигизмундус отложил очередную книженцию. — Чтоб провести, так сказать, сравнительный анализ…

Панна Зузинская вновь рассмеялась и пальчиком погрозила.

— Помилуйте! Какие варианты… это в нынешние‑то времена вольно все… люди сами знакомство сводят… письма пишут… любовь у них. Разве ж можно брак на одной любови строить?

— А разве нет?

— Конечно, нет! — с жаром воскликнула Аглафья Прокофьевна и даже рукоделие отложила. — Любовь — сие что? Временное помешательство… потеря разума… а как разум вернется, то что будет?

— Что? — Сигизмундус вперед подался, уставился на панну Зузинскую круглыми жадными глазами.

— Ничего хорошего! Он вдруг осознает, что супружница не столь и красива, как представлялось, что капризна, аль голосом обладает неприятственным…

— Какой ужас, — Евдокия сдавила яйцо в кулаке.

— Напрасно смеетесь, — произнесла Аглафья Прокофьевна с укоризною. — Из‑за неприятного голоса множество браков ущерб претерпели… или вот она поймет, что вчерашний королевич — вовсе не королевич, а младший писарчук, у которого всех перспектив — дослужиться до старшего писарчука…

— Печально…

Почудилось, что в мутно — зеленых, болотного колеру, глазах Сигизмундуса мелькнуло нечто насмешливое.

— А то… и вот живут друг с другом, мучаются, гадают, кто из них кому жизню загубил. И оба несчастные, и дети их несчастные… бывает, что и не выдерживают. Он с полюбовницей милуется, она — с уланом из дому сбегает… нет, брак — дело серьезное. Я так скажу.

Она растопырила пальчики, демонстрируя многоцветье перстней.

— Мне моего дорогого Фому Чеславовича матушка отыскала, за что я ей по сей день благодарная… хорошим человеком был, степенным, состоятельным… меня вот баловал…

Агафья Прокофьевна вздохнула с печалью.

— Правда деток нам боги не дали… но на то их воля…

И вновь перекрестилась.

Как‑то…

Сигизмундус пнул Евдокию под столом, и так изрядно, отчего она подскочила.

— Что с вами, милочка? — заботливо поинтересовалась Аглафья Прокофьевна, возвращаясь к рукоделию.

— Замуж… хочется, — процедила Евдокия сквозь зубы. — Страсть до чего хочется замуж…

— Только кто ее возьмет без приданого…