— Он объявился третьего дня после письмеца своего, — Яська кусала губы, не зная, как рассказать о том, какую неприязнь, ненависть даже, испытала, увидев этого человека. И тогда‑то ей неприязнь сия казалась совершенно пустою.
Красавец?
Отнюдь. На карточке баронет гляделся куда солидней. А тут… невысокий, какой‑то иссохший весь, будто бы перекореженный непонятною болячкой. Он широко улыбался, не стесняясь желтых своих зубов.
К ручке Яськиной припал.
Сказал, что, мол, счастлив премного свести личное знакомство. И в глаза глянул… и дыхнул… гнильем дыхнул… тогда‑то и поняла Яська, что и вправду болен баронет, а вот чем… небось, у благородных людей болячков множество превеликое, не то, что у мужичья,
Но Настасью она упредить решила.
А то мало ли… вдруг и она занеможет…
Только разве ж Настасья слушала?
— Пустое, — отмахнулась она, не спуская с баронета влюбленных очей. Верно, в них‑то он всем был прекрасен, и рябым лицом, которое густо мазал белилами, да все равно оспины проглядывали, и вывернутыми губищами, что лоснились, будто намасленые. И волосами реденькими, которые зачесывал набок да смазывал бриллиантином…
Баронет ходил аккуратненько, как‑то по — бабьи и с прискоком.
Разговаривая — слегка шепелявил.
А порой и в словах путался. Еще он премерзенько хохотал, от смеха его Яську аж передергивало, да только… кто она такая?
Будушая баронетова сродственница.
— Ах, дорогая Яслава, — баронет обратился к Яське, — вам не стоит переживать. Я лично займусь вашим жизненным обустройством. Для меня важно счастие сестры моей ненаглядной Настасьи…
Ненаглядная Настасья пунцовела, что дикая шипшина.
А Яськина неприязнь к барону только крепла.
Вот не верила она и все тут.
Меж тем баронет преподнес Настасье кольцо с зеленым камнем, самолично на ручку надел да еще и добавил, что любовь его столь велика, что никаких сил ждать нету. Оттого и завтра же свадьба состоится.
— Жреца пригласил. Мне еще подумалось, что это за свадьба такая, когда жреца в дом зовут… нормальные‑то люди идут в храм, чтоб перед ликом богов клятвы принесть. А этот… нет, жрец солидным был, толстым таким, с рожей круглой. И голос громкий, хороший. Молитвы так пел, что и я заслушалась… и подумывать начала, что, может, не так все и плохо. Баронет? Пускай себе… небось, не из первых, оно и к лучшему. Главное, что видно — не бедный человек. Настасье и наряду подарил, и колечко, и бусики из розовых камушков… любит ее, ручки вон целует. А что хворый… так ведь то посочувствовать человеку надо. Ему, небось, тяжко жить, хворому‑то… и не оттого ли жену он ищет простую, которая капризами кобенится не станет. Настасья вон и красавица, и умница, и хворого обиходит… хорошо бы, конечно, детки пошли, но ежель боги не дадут, тот тут уж… авось и помрет рано, тогда Настасья еще кого сыщет, такого, чтоб и вправду по сердцу…
За эти мысли и сейчас было стыдно, хотя, боги знают, что не желала Яська баронету зла. А что думала про смерть, так ведь все люди смертны, а особенно те, у которых нутро гнилое.
— После того, как их мужем с женою объявили, баронет заявил, что, дескать, первая ночь брачная должна состояться в фамильном его имении. Что он просто обязанный новую баронессу семье представить… Настасья разом сникла, небось, она про семью и думать не думала. А он только вьется, успокаивает, мол, такая раскрасивая раскрасавица всем по сердцу придется. Все ее уже любят, ждут… и надобно поспешить, чтоб успеть до темноты. Заложили бричку… сваха‑то с нами не поехала, а мне велела за сестрицею следовать неотступно. Мол, ныне я не просто так, а компаньонка самой баронессы… Настасья мигом надулась, глядит сверху вниз, ручкой машет… я бы за нею и так поехала, куда ее, дурищу этакую, одну отпустить… знала бы, как оно будет, силком уволокла бы…
Она замолкла, вспоминая дорогу.
Четверик лошадей.
И баронета, что самолично сел на козлы. Правил легко, будто бы всю жизнь только тем и занимался. Лошади же, не чета деревенским, холеные, с боками блестящими, сытыми, шли споро. Бричку покачивало, а Настасья знай себе, головою крутила.
Любопытно ей было все.
И город, поглядеть который так и не вышло, и дорога широченная, плоским камнем выложенная. И так ровненько, камень к камню, что будто бы и не дорога — лента девичья, шелковая. Как на нее вышли, так и засвистела плеть по — над конскими головами. И сами они приняли в галоп.
Летела дорога.
Уводила.
От домов, от людей, и Яська сама не заметила, как и дорога‑то исчезла, скрылась под белым моховым покровом. Тихо вдруг стало, как бывает только на погосте. Холодом повеяло. И Настасье самою сделалось зябко, если накинула на плечи вязаную шаль, мужнин подарок.
А кони храпят.
И несут, уже не разбирая дороги. Луна вдруг выкатилась, круглая такая, которую в народе колдовкиной кличут. Но вскоре и она исчезла. Небо же сделалось темным, но не черным, серым, в подпалинах. И было оно столь странно, что Яське захотелось немедля вернуться.
Она вцепилась в бричку, и та захрустела, точно вот — вот рассыплется…
Но тут из ниоткуда появился дом.
Яська точно знала, что не бывает, чтобы дома появлялись из ниоткуда, особенно такие вот, огроменные. Он был бел, но белизна его гляделась грязною.
— Ох, Ясенька… — а Настасья аж задохнулась от восторга. — Ты только посмотри!
— Нравится? — баронет обернулся.
Глаза полыхнули красным… примерещилось. Конечно, примерещилось… с перепугу. С того, что не по вкусу Яське этое место, и дом тоже.