Серые земли-2 (СИ) - Страница 61

Плечи голые.

Руки на груди скрестила, волосы волною легли, уже не золотые — белые, инеем припорошенные.

— Настя… — Яська как‑то сразу поняла, что сестрица мертва.

Но понять — одно, а вот поверить… ведь сегодня еще Настька наряжалась, готовилась, что ко свадьбе своей, что к поездке этой… и говорила про наряды, что про подарки жениховы… и жизнь себе придумала счастливую, до самой старости счастливую… а теперь вот сидит тут… красивая, до того красивая, что глядеть больно… и взгляд не отвесть.

Яська глядела.

Вглядывалась в родное лицо, звала, гладила волосы, и вправду заледенелые. Не только волосы, она сама, Настасья, вся была будто бы изо льда вылепленная.

Глава 12. О людях и нелюдях

— Я не помню, как ушла оттуда… и почему меня отпустили… точнее, теперь знаю. Было ее время, а потому никто не смел выйти из своей комнаты… и думали, что я тоже не выйду… а я вот… — Яська погладила себя по плечам, и Евдокия не удержалась, обняла ее.

Что еще она могла сделать?

— Тогда‑то я не понимала, как мне повезло… она занята была, а эти… я из дома выбиралась не тем ходом, которым меня привели, а через кухню. Помню уже, что очнулась перед дверью… и запах гнилой картошки, такой, знаешь, осклизлой, которую и свиньям не кидают… а тут вот… и шаги… и я в первую дверь шмыгнула, а там лестница… я и по ней… бегом кинулась… а дверь скрипит. Слышу, что идет кто‑то, неспешно так… — Яську передернуло. — Я бегом… коридор, подземелье какое‑то… каморки… в одной я и спряталась.

Яська боялась дышать.

Она прижималась к холодной осклизлой стене, поросшей плесенью. Плесень эта слабо светилась жутким зеленоватым светом, и Яська старалась не думать о том, что будет, если ее найдут.

Она свернулась калачиком в самом темном углу, накрыла голову руками и повторяла про себя:

— Меня здесь нет… меня здесь нет…

По коридору скользили всполохи пламени, обыкновенного, рыжего… и тень, показавшаяся Яське ужасною. Отчего? Она не знала.

Тень замерла на мгновенье рядом с ее убежищем, и сердце Яськино оборвалось: вот сейчас найдут и конец ей придет. Но тень дрогнула и дальше двинулась.

Недалеко.

— Доброй ночи тебе, дорогой кузен… — этот женский голос был мягок, что бархат. Но от звука его Яська едва не сомлела.

— И вам доброй, дорогая кузина, — мужской же, отвечавший, показался хриплым, надсаженным. — Премного рад видеть вас в моей обители… жаль, что не могу назвать себя гостеприимным хозяином, но сие происходит единственно в силу обстоятельств непреодолимой силы…

— Силы… — насмешливо повторила женщина. — Гляжу, силы у тебя еще остались. К чему упрямишься, Владислав? Ты же знаешь, что все одно будет по — моему.

— Нет.

— Гонор не дает тебе склонить голову перед женщиной?

— Перед колдовкой.

— А сам‑то ты кто?

— Человек.

— Владислав, не смеши… человек… — она все же рассмеялась, и звук этого смеха был невыносим. Яська зажала уши руками, съежилась, мечтая лишь об одном — чтобы замолчала та, ужасная, колдовка.

Ушла.

— Все, приключившееся со мной, есть обстоятельства, — спокойно отвечал мужчина. — Но человеком я остаюсь по собственной воле и выбору.

— Дурак.

А теперь она злилась, и злость ее было сносить не менее тяжко, чем смех.

— Быть может, дорогая кузина, но снова то — лишь мой выбор, за который я в ответе…

— Владислав, — женщина не привыкла уступать, и верно, сюда являлась не в первый раз. — Сколько ты еще протянешь? Месяц? Другой? Год, быть может, но и твои силы не бесконечны… и что дальше? Что ждет тебя?

— Смерть.

— Ты не боишься?

— Нет.

— Исчезнуть, стать прахом, будто бы тебя и не было…

— Я был, дорогая кузина. И я есть. И в том состоит различие меж нами. Мне бесконечно жаль, что жизнь вынудила вас свернуть на темные пути, но вы еще способны остановиться…

— Не способна, Владислав, — а печаль ее была короткою, что первый снег. Мелькнула в голосе и истаяла. — Увы, не способна… да и нет у меня желания… я заслужила…

— Не могу с вами не согласиться, дорогая кузина, вы заслужили все то, что произойдет с вами, — теперь голос Владислава был слаб, у Яськи едва — едва получалось расслышать, что говорит он.

И звук пощечины заглушил слова.

— Я — не моя матушка… меня наше родство не остановит, Владислав, ежели ты на него надеялся. Ты или станешь моим, или умрешь здесь. Но… мне бы не хотелось становиться причиной твоей смерти, а потому, умоляю, подумай еще раз… хорошенько подумай. Я тебе даже свечу оставлю, чтоб думалось легче.

Сказала и ушла, на сей раз быстро, будто убегая, а может, и вправду убегая, кто их, колдовок, разберет… Яська из своего убежища высунулась не сразу.

Страшно было.

И любопытно.

И поначалу любопытство со страхом боролось, а после победило.

Не только в любопытстве дело, а еще в том, что, ежели этот Владислав пленник, как и сама Яська, то надобно помочь ему. Глядишь, он после и Яське поможет.

Шла на свет, благо, недалеко пришлось.

Дверь была открыта, и стоило тронуть ее, как Яська поняла причину: железо проржавело насквозь. Тронь такое и рассыплется. Солома сгнила. Пахло нечистотами и еще, пожалуй, мертвечиной, но запах этот не отвратил.

Яська решительно шагнула за порог.

Камера. Ей не случалось прежде видать камер, но эта ужаснула. Каменный мешок, в котором едва — едва как развернуться. Воздух тяжелый, спертый.