Серые земли-2 (СИ) - Страница 73

— Я? — возмущение было сильней страха. Когда это пан Вильчевский выкидывал вещи? Или продукты… да, в прошлым годе случилось молоку прокиснуть, так он и на прокисшем оладушков напек. Знатные получились… правда, потом кто‑то там животом маялся, но пан Вильчевский не виновный, что ноне люд пошел слабосильный, от оладушек в расстройство приходящий.

— Конечно, вы… вы же хозяин… только у вас ключ от кладовой имеется…

Он кивнул.

Конечно, именно пан Вильчевский и хозяин… и ключ у него имеется… вот он стоит, ключ этот в руке и сжимает…

— И окорок этот дрянной был… с душком уже… вот вы и побоялись, что кто‑нибудь отравится…

Этому утверждению вся натура пана Вильчевского противилась. С душком? Не было никакого такого душка… разве что самую — самую малость… а малость — не в счет… с окорока еще неделю супы варил бы… ежели с чесночком, с лучком да поперчить крепко, никто б…

— Экий вы упрямый, — упрекнул кто‑то, кто знал, как оно было на самом‑то деле. — Вы бы, конечно, не стали его выбрасывать…

Конечно, не стал бы. Пан Вильчевский в жизни не вверг бы себя в этакие растраты.

— …но новый жилец… он вас заставил… — голос обволакивал, и хотелось ему верить, так хотелось верить… и пан Вильчевский поверил.

Новый жилец сразу пришелся ему не по вкусу.

И не только ему!

Король его тоже не одобрил. А короли, небось, знают толк в людях.

— Он пригрозил вам жалобой в полицию… и еще санитарного инспектора вызвать… а те‑то и рады с честных людей деньги брать…

Верно.

Санитарный инспектор в пансионе появлялся дважды в год, и к каждому его визиту пан Вильчевский готовился загодя, а после долго страдал бессонницей и расстроенными нервами, ибо с каждым годом визиты эти обходились все дороже.

А внеурочный и вовсе встал бы в безумную сумму.

Тут уж и вправду дешевше с окороком расстаться было.

— Вот так лучше… — сказал тот самый мягкий голос. — А теперь вы вернетесь к себе и ляжете… вы нуждаетесь в отдыхе… вы очень устали, убирая этот нумер…

Пан Вильчевский кивнул. Конечно, устал… этакий беспорядок.

— Вы забудете о том, что видели здесь… и о том, кого встречали…

Как забудет?

Но память уже плавилась свечным воском, тем самым, пятна от которого оставались на ковре и мебели… надо будет все одно побеседовать с паном Зусеком. Это ж ни в какие рамки не вписывается — свечи в нумере держать! А на что газовые рожки тогда? Или вот лампы масляные, зря что ли на них пан Вильчевский тратился.

— И чем тебе малыш не угодил? — это пан Вильчевский услышал, когда шел к двери, всецело сосредоточенный на мыслях о свечах, безалаберности жильцов и новом, потенциальном, ущербе. — Этот от него теперь не отстанет…

— Пускай не отстает. Мне какое дело?

Протяжно заскрипела кровать.

— И ко всему он мне не нравится.

— А по мне — забавный.

— Охотник.

— Это недоразумение? Брось… тебе повсюду охотники мерещатся…

— От него пахнет… иначе.

— В каком смысле?

— Не знаю. Просто иначе. Не человеком… держись от него подальше. Мальчишка не так прост, как хочет казаться…

Мальчишка.

Наглый мальчишка, который покусился на святое — на доходы пана Вильчевского! А ведь было же, было предчувствие, что ждать от этого мальчишки следует исключительно неприятностей. И вот, не послушал себя же… и что теперь? Выселить? Так побежит, наглец этакий, жалобы писать… и пан Вильчевский жалобщиков не боится, но вот пойдут же проверять… заявятся чинуши… и каждому поклонись, каждому поднеси… Боги милосердные…

Он остановился в коридоре, прижав руку к сердцу, которое колотилось как‑то совсем уж быстро. Этак, в волнениях, остатки здоровья и растеряются… нет, надобно прилечь… подумать… не выгонять наглеца, но… потерпеть. Верно матушка покойная говорила, что терпение есть величайшая из добродетелей… мудрою женщиною была…

У пана Вильчевского почти получилось дойти до своих покоев. Не хватило малости. Он уже поднимался по лестнице, когда увидел Гавриила.

В новом костюмчике.

Светленьком, двубортном пиджаке с розаном в петлице, в штанах фильдеперсовых, в шляпе соломенной… и сам вид его, развеселого, знать не знающего о душевных метаниях пана Вильчевского, вверг последнего в полнейшее душевное расстройство.

Ишь… собрался куда‑то.

А куда?

Вечер уже, девятый час. Приличные люди в этакое время дома сидят, ко сну собираются, а этот… не на свидание ли часом? Аль еще куда?

И вдруг пана Вильчевского осенила удивительная в кристальной ясности своей мысль: надобно пойти за подозрительным жильцом и выяснить, где он бывает. Там, глядишь, и вскроется что‑нибудь этакое, что позволит пану Вильчевскому на законных основаниях контракту расторгнуть.

Меж тем Гавриил вертелся в холле перед огроменным зеркалом, которое осталось непроданным единственно потому, что не нашлось желающих на этакую бандурину. Он поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим, то корчил рожи, каковые представлялись пану Вильчевскому преотвратительными.

Конечно, ему‑то невдомек было, что сии выражения лица были изображены в чудесной книге пана Зусека, где имелись и рекомендации, когда и какое выражение бывает уместно.

Однако, к превеликому огорчению Гавриила, давалась ему лишь физия за номером три, «задумчивость», тогда как надобны были первая — «глубокая отрешенность» и пятая, «искреннее удивление». С удивлением было особенно тяжко, ибо Гаврииловы брови не желали взметываться, как сие было описано, а рот — аккуратно округляться.