И грешниками, которые горели, плясали, убегали от демонов, сбивались в стада… их искаженные, лишенные пропорций фигурки, были гротескны, нелепы, но вместе с тем внушали ужас.
Охнула за спиной Яська.
Хмыкнула Евдокия, которая показала редкостную невосприимчивость к прекрасному. А следовало признать, что при всем своем уродстве, нынешние картины были прекрасны.
Себастьян замер, разглядывая их.
Хельмовы твари во всем своем многообразии. Криворотые, криворогие, с непомерно длинными конечностями, с рогами и шипами, покрытые чешуею ли, рыбьею ли шкурой, или же иною, бугристою, темную. Раззявленные пасти с рядами зубов.
Когти.
Клыки.
Хвосты мантикорьи… кто бы ни сотворил это, он явно знал, о чем пишет.
— А почему они безлики? — к слову, Сигизмундус при всей тонкости своей натуры также остался равнодушен к содержанию полотен, его скорее интересовала внешняя форма, которую он нашел излишне детализированной, но в общем плане чересчур схематичной.
— Потому что истинный грех всегда безлик, — этот человек выступил из тени.
Родственников я очень любил. Особенно под чесночным соусом.
Из откровений некоего Н., осужденного за преступления столь ужасные, что и газеты писали о них с оглядкою не столько на цензуру, сколько на крепость читательских нервов.
— Ах, Гарольд, позволь представить тебе наших гостей…
Теперь Мина боялась.
Она прятала страх за улыбкой, за щебетанием светским, которому кто‑то другой, может, и поверил бы. Но Себастьян слышал, как быстро — быстро бьется ее сердце.
И запах изменился.
В аромате болотных лилий проклюнулись ноты каленого железа.
— Сигизмундус… молодой и перспективный ученый…
Гарольд был худ.
Изможден.
И напоминал Себастьяну не то всех грешников разом — до того размытыми неясными были черты его лица — не то демона, ежели б случилось оному по недомыслию, не иначе, примерить человеческое одеяние. Следовало заметить, что сие одеяние само по себе было преудивительным. Узкие кюлоты мрачного черного цвета, однако же с бантами из алого атласа. Черные чулки. Черные башмаки, пряжки которых переливались драгоценными камнями.
Черный камзол, расшитый красной нитью. И ослепительно белый тяжелый воротник, каковые носили в позапрошлом веке.
Голова Гарольда была лысою, а бугристый череп — весьма выразительным, куда более выразительным, нежели лицо.
— Сигизмундус, — повторил он имя. — Бросьте, молодой человек. Негоже, попав в чужой дом, представляться украденным именем. О вас могут плохо подумать.
— Разве…
Вялый взмах руки.
Пальцы тонкие.
А ногти синюшные, как у покойника.
— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше… и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье…
— Вы…
Гарольд поднял руку.
— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?
— И чем обязан этакой славе?
Нельзя давать волю раздражению.
— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин — долгая память… итак, я жду.
Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит… второй раз уж маска подводит.
— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете…
— А очки вам все равно не идут, — Вильгельмина отступила на шаг.
— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться… все же у него нет… естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях… панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава…
Церемонный поклон.
Протянутая рука, которую Евдокия сочла за лушчее не заметить.
— И вы опасаетесь… — данное обстоятельство, похоже, хозяина дома не столько смутило, сколько развеселило. — Что ж, это должно бы польстить… прошу… клянусь остатками души, что в нашем доме вам ничего не грозит.
— А у вас этих остатков… осталось? — уточнила Яслава, которую местная живопись тронула до глубины души.
— Вполне, милостивая сударыня. Хватит, чтобы не рискнуть нарушить подобную клятву… — он обвел рукой зал. — Мне ли не знать, что происходит с клятвоотступниками.
— И что же?
— О, если вам действительно, — он подчеркнул тоном это слово, — любопытно, то я могу устроить… экскурсию. Кажется, это называется так. Убедитесь, что говорится, воочию…
Убеждаться воочию у Яськи желания не было.
У Евдокии тоже.
Но руку хозяина она проигнорировала, и наплевав на все этикеты разом — все же место не располагало к проявлению избытка манер.
— Что ж… в таком случае, предлагаю начать ужин… Мина, где девочки? Сколько раз можно повторять, что нельзя настолько…
— Ах, папа, — дверь отворилась, на сей раз, разнообразия ради, беззвучно. — Перестаньте… кому здесь нужны выши правила…
Девушку, скользнувшая в комнату — ступала она неслышно, тенью — несомненно можно было назвать красивой. Высока. Стройна… и старомодного кроя платье с фижмами лишь подчеркивало тонкую талию ее. Обнаженные плечи были белы, впрочем, как и шея с красною атласной лентой. Лента была узенькой, и Евдокия не могла отделаться от мысли, что это и не лента, но рана.
Голову красавице отсекли, а после передумали, приставили к телу…